Ну надо же – первые Weekend pieces за долгое время, да ещё и осенний уикенд. Впрочем, осенний он условно – лето продолжается вовсю, ведь все же знают, что оно кончается только 21го сентября? Странное ощущение – оглядываешься вокруг и понимаешь, что ты не в Риджент Парке, не попиваешь коктейль на крыше Ham Yard и не слоняешься бесцельно по Mayfair, разглядывая витрины и наслаждаясь лучами ещё вроде бы вполне летнего, но уже неуловимо сумрачного, словно бы подёрнутого тончайшей мутноватой плёнкой старинного солнца на георгианских фасадах. Да, но нет. Всё в этой жизни когда-нибудь кончается.
… If he wasn’t here tomorrow? No matter. For I know he’d be waiting for me – in the afterlife, or some safe celestial place. In this life, and the next, and the next one after. For whatever there is on the road that follows from here, it would only require my patience to get to him again. You see? To be in love with him makes life no great mystery.
Мой блог будет понемногу возвращаться из вынужденного отпуска (да, я уже не в Лондоне, и скоро окончательно переберусь в Вильнюс). Ни на какие серьёзные и пространные аналитические посты у меня пока нет времени, за что дико извиняюсь. Но тем не менее писать буду. Потому что у меня есть крылья, и я могу летать.
Это кино потрясло меня до глубины души. Хотя, конечно, кто бы сомневался – оно именно с таким расчётом и делалось. Велик и могуч Пол Томас Андерсон – Boogie Nights перманентно находятся в копилке моих любимейших фильмов, и Магнолию я если и не люблю, то по крайней мере очень уважаю. Не менее велик и могуч Дэниел Дэй-Льюис, блистательно справившийся, на мой взгляд, с архисложной задачей. Впрочем, возможно, это она нам кажется архисложной – нам, жалким и убогим, забывшим, что такое актёрское кино, детали и мельчайшие нюансы, из которых, собственно, и состоит жизнь.
Нет, я не буду спойлерить – более того, я даже не буду расписываться на целую простыню. Хочу только сразу предупредить, что этот фильм понравится далеко не всем. Многие найдут его холодным и пустым, и это вполне закономерно. История о безупречности деталей, мельчайших аспектов и эмоций должна быть именно такой. Для меня, по правде сказать, так и осталось загадкой, почему Андерсон вообще выбрал именно эту эпоху и именно эту тему, и как ему удалось с такой проникновенно-болезненной точностью, доступной только людям истинно любящим, так много рассказать о том, о чём сейчас не говорит никто. Ничто, как говорится, не предвещало. Да, разумеется, это абсолютный маст, если вы любите моду (как здорово, что все мы здесь такие собрались) – моду в её первичном значении зеркала, одновременно безупречного и безжалостного. Моду в значении повседневности, крохотных эстетических моментов, прикалывания булавкой toile, зашивания никем не видимых посланий в подкладку или подол, глотка чая из изысканной чашки, надевания белого халата и белых перчаток, падающего из окна тусклого света зарождающегося лондонского дня. Моду во всех её всеобъемлющих ипостасях, как глубоко социальных, так и глубоко интимных.
Пересказывать сюжет я тоже не буду – хотя он хорош, с массой крючков и застёжек в нужных местах, со множеством неизбежных метафор и необходимых клише. Хотя по большому счёту это рассказ о том, как сложно живётся сложно организованным людям. Интересно, что проникновенный гимн моде здесь является не просто визуальным оформлением, красивой и детальной картинкой, а полноправной и важной частью сюжета – Андерсон ни одной секунды не иронизирует (с ума сойти), он абсолютно серьёзен. А ведь тонкость восприятия и серьёзное отношение к эстетике – вещи, подтрунивать над которыми сейчас считается чуть ли не хорошим тоном. У меня, пожалуй, есть некоторые претензии к грубовато втиснутому в сюжет противопоставлению “старого” и “нового” – но это если придираться. По большому счёту это неважно, совершенно неважно.
А вообще-то я, конечно, лукавлю. На самом деле Андерсон просто рассказал мне обо мне. И откуда только узнал, нехороший человек.
Наверно, осознание чего-то настолько масштабного всегда приходит постепенно. Ко мне, по крайней мере, оно до сих пор ещё не пришло – даже печатание этой фразы оказалось чем-то чужеродным, противоестественным. Как ни странно, это вовсе не потому, что Лондон мне как-то по-особенному близок и дорог. Сюда нагло просится мерзкое словечко “отнюдь”, но я лучше скажу, что с Лондоном у меня отношения крайне сложные и неоднозначные – и таковыми они, не сомневаюсь, останутся навсегда. По крайней мере, от этого переезда я отчасти испытываю облегчение. Лондон для меня сейчас слишком тяжёл, слишком эмоционально заряжен. The city becomes a minefield – there are certain streets, places, even times of day that are off limits. Мне несколько поднадоело разбрасываться вольными цитатами из Кэрри, но что, чёрт возьми, поделаешь, если она всё время права?
О да – многое, слишком многое для меня сейчас off limits. Угол Bruton Street и New Bond Street. Мой собственный neighbourhood – Baker Street, York Street, вся, но в особенности маленькие “карманы”, mews, в которых живут остатки бесконечных ишигуровских дней. Wyndham Place, теплота выношенных ступеней St Mary’s Church. Селфридж. Поворот с Oxford Street на Dean Street. Уютный и пошловатый полумрак Sketch и Chiltern Firehouse. Сверкающий в утреннем свете The Wolseley, великий лондонский бранч, после которого навсегда останешься в бесконечном воскресенье, неподвижном и буйном одновременно, где всегда есть место для ещё одной устрицы, ещё одного бокала. Soho Square, Portman Square, а также любой другой square, включая пошедший в народ Berkeley – в особенности летом, в особенности в странном, бездыханном сиянии кристальных вечеров раннего лета, когда в ветвях необозримых платанов искрится пойманный и сбережённый Вирджинией Вульф intense light. О, эти вечера до дня летнего солнцестояния – осколки весны, задержавшейся в акварельном небе, запутавшейся в ветвях, ещё не перешедшей в полновесное лето! – вечера, когда всё только начиналось, когда мир казался безграничным, июнь – бесконечным, а воздух Лондона был густ и тактилен от тысяч ароматов, невидимых нитей, мягко касающихся волос и кожи, к которым, казалось, вот-вот можно будет прикоснуться самыми кончиками пальцев.
Может, и не стоило бы увозить эти вечера с собой. Но увы, слаб человек – а потому они останутся со мной надолго. Они живут в маленькой прямоугольной бутылочке со странным названием Idle.
John Singer Sargent ‘Gathering Flowers at Twilight’
Пожалуй, о бренде Romilly Wilde и единственном его парфюме Idle не лондонцу узнать невозможно. Крохотная линейка уходовой косметики, состоящая из всего пяти продуктов – и безо всяких преувеличений гениальные духи. Я знаю по меньшей мере несколько очень английских, поэтических и всяко возвышенных парфюмов – но вот парфюмов именно лондонских мне больше не попадалось. В Idle удивительным образом передана атмосфера – воздух улиц, крохотных площадей и густозелёных скверов, специевые волны из бесконечных лавочек и ресторанов, запахи бесконечно, безудержно цветущих растений, ожившей от налетевшего ливня земли, коры сломанной ветки, покрытых мхом древних стен и, кажется, самого солнечного света, преломлённого окнами моей квартиры под воркование диких голубей.
Лучшие английские парфюмерные композиции – всегда зелёные и горькие. Idle в этом отношении не уникален, но фокус здесь всё же смещён в сторону жасмина. Интересно, что использованный здесь традиционный самбак малоузнаваем и в сочетании с зеленью и горечью мха и кардамона становится скорее похожим на северный жасмин. Idle, впрочем, полностью лишён традиционной жасминовой солнечной медовости, полновесного полуденного сияния, которым в той или иной степени наполнены все жасминовые композиции. Это парфюм не дня, а вечера – нет, вовсе не в истёртом значении “вечерний парфюм”. В Idle точнейшим образом передан момент, вернее, состояние, когда день переходит в вечер, а весна – в лето. The wistfulness of twilight, сумерки, зреющие в пока ещё неудержимо сияющем воздухе уходящего дня, на зарождение которых смотрит из окна Clarissa Dalloway. И кстати, более точное название трудно было придумать, несмотря на всю его парадоксальность. Слово idle – idleness – обладает скорее негативной коннотацией и обозначает по существу безделье. Но в данном случае именно сочетание названия и композиции одним безупречно точным движением захватывает хрупкую бабочку момента и состояния в осторожно согнутые пальцы. Idle – неподвижность на границе дня и ночи. Момент абсолютного спокойствия и счастья, слияния с густым изумрудным воздухом, полным запахов и звуков, мягкого свечения и приглушённого, радостного смеха.
The Flipside – выставка (если это можно так назвать), проходящая в Селфридже с 26 апреля по 20 мая, так что если кто захочет… Впрочем, нет. Я совершенно не рвусь рекомендовать кому бы то ни было посетить это мероприятие, и вообще не очень понимаю, кому, кроме профессионалов индустрии, это может быть интересно – хотя вроде бы рассчитано на широкую публику. О чём это вообще? Что хотели сказать аффторы? Не переживайте – на этот вопрос они и сами ответить не смогут. Хотя тут возникает ещё один вопросец, надо сказать, вполне закономерный и справедливый – а какого чёрта в таком случае ты вообще об этом пишешь?
А вот, знаете ли, пишу. Потому что это важно.
Я в данном случае (и во многих других, хаха) нахожусь в отвратительно неблагодарном положении человека, не имеющего практически никакой возможности рассказывать о своей работе. Завидую народу, весело и задорно публикующему прямые репортажи со съёмок, показов и ещё бог знает чего. Но я не стилист и не фотограф, и не занимаюсь ни журналами, ни показами (уже давно). А вот чем же я всё-таки занимаюсь/занималась… охохо. Я работала над очень серьёзными проектами для очень серьёзных брендов. Но. Учитывая убойное количество подписанных мною и всеми остальными участниками non-disclosures, даже пискнуть о подробностях я не могу иначе миня посодют. Да, ничего удивительного – когда-то я тоже была наивным существом с вываливающимися из орбит от восхищения глазами, для которого какая-нибудь фотосессия в каком-нибудь Воге была пределом мечтаний и абсолютной вершиной пирамиды. Ха. На самом деле иерархия устроена, мягко говоря, немного по-другому.
Вот и получается, что об одних проектах я говорить не могу, а о других не хочу. Не хочу потому, что у меня есть и то, над чем я работала и работаю в личном порядке – эдакие pet projects, и просто брать и выкладывать в интернет подробности… Скажем так, у меня уже есть более чем негативный опыт – в той самой фазе наивного существа я очень много бегала, подпрыгивая от восторга, всем всё рассказывая и показывая, потому что ну как же, ведь только так и надо делать, вот же оно, будущее, и неважно, сколько придётся обойти дурацких бюрократических кабинетов, ни хера не понимающих инвесторов и вообще уже каких-то хтонических личностей под названием shareholders… Я сомневаюсь, что кто-то сейчас меня поймёт, но тем не менее попробую: если вы всерьёз считаете, что умеете что-то делать хорошо или даже очень хорошо (и это не ваши выдумки, а факты, подкреплённые конкретными примерами), и это обязательно вам поможет (найти своё место/дело и т. д., сделать карьеру, сделать что-то полезное и важное для общества…) – это очень наивно. Опять же, я не могу распространяться о подробностях, но скажу вот что – не делитесь своими достижениями широко, вольно и с кем попало. Не рассказывайте на каждом интервью, какие инновации вы воплотили в жизнь и как у вас ещё много всего, просто дофигищи полна коробушка. Это наивная провинциальная дурь, за которую обязательно придётся поплатиться. И это касается далеко не только модной индустрии – у меня есть удивительнейшие примеры из совершенно несмежных областей. Марсия Килгор как-то сказала, что ни на одну беседу – и не только деловую, а просто посиделки с друзьями!! – она не приходит без пачечки non-disclosure agreements. Нет, это не шутка. Да, та самая Марсия Килгор, автор Bliss, Soap&Glory, а сейчас и Beauty Pie. Так живут взрослые серьёзные люди в большом мире.
Wow, что-то я расписалась не по теме. Хотя эта предыстория, надеюсь, отчасти помогает понять, почему мне интересна эта чудноватая выставка. Если вкратце – направление движения абсолютно правильное, а суть, увы, жестоко подкачала. Культурологическая роль моды – да, есц такая, и она в конечном итоге выливается в мощнейшие финансовые результаты – заключается вовсе не в обслуживании каждого пука одуревшего от выбора потребителя, а в том, чтобы шарахнуть этого самого потребителя чем-то настолько во всех смыслах новым, что может привести к серьёзнейшим переворотам в сознании, заставить посмотреть на привычное и надоевшее совершенно иначе, а заодно и выдернуть мирно разлагающуюся индустрию из её тёплого чмокающего ложа в болоте. Собственно, это всё известные вещи – give people something they never knew they wanted. Оно, конечно, финансовые результаты (немедленные) можно получить и другими способами, только вот меня эксплуатация чужих внутренних мудаков, идиотов и мерзавцев как-то не очень прельщает. Да и мода для этого не очень подходит – с такой, эээхм, бизнес-философией можно найти себе куда более увлекательные и прибыльные занятия.
Мне тут подумалось, что мы на самом деле очень мало знаем о происхождении той или иной эстетики – а уж её смысл часто остаётся и вовсе недоступным. Нет, конечно, можно читать много умных статей, написанных сидящими за столами умными людьми, но если нет и никогда не было ни малейшего соприкосновения с этой средой, и не с кем об этом поговорить (я уж даже не говорю о возможности послушать очевидцев и участников) – то… да. Визуальные смыслы подаются нам тщательно отфильтрованными, отчищенными от лишней сложности, пропущенными через сито коммерческой доступности, а по существу мещанства. Вульгарность – она прежде всего в повторяемости, растиражированности и банальности, а уж никак не в наборе потенциально “скандальных” или раздражающих элементов.
Я это всё вот к чему. Был у нас в Конде Насте профессор Гэри. Профессор, да. И вот как-то читал он нам лекцию об, ээ, по-моему, о постмодернизме, и произнёс какую-то странную фразу об унылости и никчемности широко тиражируемых визуальных протестных потуг – и современных псевдопанковских, и любых других. Мы заспорили – но как же, а Макларен, а Вествуд, а Джонни Роттен и Сид с Нэнси, наконец? Люди, на которых молится всё прогрессивное человечество, истинные rebels, кожа, булавки, все дела?
Тут Гэри печально вздохнул и изрёк нечто совершенно, на мой взгляд, потрясающее. Нет, ребята – это всё совсем не то, что вы думаете. Уж я-то знаю – сам был панком. И друзья мои также были вполне себе панки. И во что, как вы думаете, мы одевались? We wore Edwardian three-piece suits. Being a punk wasn’t about leather, fishnets or torn t-shirts – it was about dressing the way no one else dressed. And then Westwood and McLaren came along – and suddenly everybody looked exactly like everybody else.
Казалось бы, такая простая вещь, да? А ведь и не сообразишь, пока не выплюнешь изжёванную жвачку.
У меня очень, очень сложные отношения с sales assistants. Они же ‘продавцы-консультанты’.
Надо признаться, в Литве у меня этой проблемы нет (почти). Атмосфера что в косметических, что в одёжных магазинах практически всегда приятная, расслабленная, почти домашне-уютная – оно, конечно, помогает, что многие продавцы знают тебя в лицо и здороваются. В результате моя избалованность и полное отсутствие выдержки в Лондоне. А выдержка там необходима – в комплекте с железными нервами, железным же самообладанием, умением защищать себя и отстаивать свои интересы в любой ситуации, чётким знанием того, за чем именно вы пришли и сколько намерены потратить (если вы всерьёз рассчитываете что-то там “повыбирать” у прилавка – это очень наивно), а также в идеале с очень недешёвым набором атрибутов, на первом месте из которых сумка, но часы тоже очень важны (да, всё это будет внимательно рассмотрено). То есть по существу идеальный покупатель – это киборг-отстрельщик с Биркин наперевес, в которого загрузили энное количество книг по interpersonal psychology. В первую очередь это касается разнообразных косметических лавок и прилавков, но и одежда, и прочие прибамбасы не отстают. Вам будет предложен (не на выбор, о нет) один из двух вариантов обслуживания – яростнейшая атака с полным игнорированием ваших робко вставляемых фраз или, если вам повезёт, столь же полное игнорирование вас в целом, очень часто щедро сдобренное ужасающим, просто подзаборного пошиба хамством, если вы всё-таки вынудите несчастного/несчастную обратить на вас внимание. Второй вариант будет практически безо всяких исключений предложен всем, у кого вышеупомянутые сумка и часы (а также одежда и обувь) не попадают в правильный ценовой сегмент, необходимый для начала атаки. Но если попадают… тогда держитесь. Я надолго запомнила милого, благообразного, уже немолодого дяденьку в Browns, который ходил за нами шаг в шаг и всё время что-то говорил – нет, мы ничего у него не спрашивали, более того, уже раза два сказали, что просто хотим посмотреть. Ага, щаз. После того как он, нимало не смущаясь и не обращая ни малейшего внимания на наши сдавленные протесты, развернул перед нами самую настоящую презентацию новой коллекции клатчей Olympia Le-Tan, пришлось спасаться бегством. Моя подруга-парижанка уже на улице изумлённо поинтересовалась – а как вы тут вообще что-то покупаете? Впрочем, о Париже я ещё расскажу отдельно.
Кстати – вы что же, уважаемые, думаете, что я шучу, что ли? Мда. В таком случае устраивайтесь поудобнее.
Thomas Gainsborough ‘Mrs Mary Robinson (Perdita)’, The Wallace Collection
Анализировать английскую парфюмерную традицию – по большому счёту неблагодарное занятие. В голову (и в нос) упорно лезет жалостный сухостой вроде разнообразных Пенхалигонов и Флорисов, визуальный ряд немедленно забивается моррисовскими завитушками и суровыми физиономиями прерафаэлитовских дивчин, а в результате не остаётся практически ничего, что, простите за прямоту и безыскусность, для начала хотя бы хорошо пахло. Нет, конечно, на сегодняшний день уже есть много стопроцентно британских брендов (кто может забыть Рожу Дава!) – только вот подавляющее большинство их произведений, увы, говорят о чём угодно, кроме непосредственно Англии, её атмосферы, её эстетики и поэтики, её, если угодно, глубинных пластов коллективного бессознательного. К примеру, в каких-нибудь Флоренции или Риме такого богатства – на каждом углу, хоть ложкой ешь, а уж о Франции в данном контексте даже и заикаться неприлично. Оно, конечно, понятно, что глубокий прирождённый аскетизм английской культуры сам по себе не подразумевает никакого особенного самовыражения, а уж беседы о таких сложных материях, да ещё посредством всякого фиглярства вроде парфюмерии… Однако же иногда, крайне редко, once in a blue moon, то один, то другой независимый энтузиаст вдруг возьмёт и выдаст неимоверной красоты и силы ольфакторное стихотворение, в котором будет всё, совершенно всё необходимое – и первозданные заросли кельтского леса, и скрывающиеся в его ветвях духи, и танцующие за невысокими холмами, за зарослями ежевики то ли дриады, то ли какие другие нимфы, и струящиеся в акварельный, многооттеночный закат странные, томительные обрывки несуществующих песнопений. (Не надо забывать, что покойный Маккуин тоже был “отсюда родом”.) Одно такое произведение мне попалось уже энное количество лет назад, и было для своего времени во многом шокирующе инновационным – Ormonde Woman. А другое… в общем, о другом я сейчас расскажу.
There are few people whom I really love, and still fewer of whom I think well. The more I see of the world, the more am I dissatisfied with it; and every day confirms my belief of the inconsistency of all human characters, and of the little dependence that can be placed on the appearance of merit or sense.
Вышеуказанную цитату я повторяю вслед за Элизабет практически всю свою сознательную жизнь. Впрочем, в последнее время мне кажется, что мудрость эту можно разложить на две далеко не равнозначные части, одна из которых неизбежно будет противоречить другой. Начнём с середины: inconsistency (точнее, то, что Элизабет под этим подразумевает) – пожалуй, чуть ли не самое интересное, что можно откопать в людях. Но боже ж мой, чем больше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, насколько little dependence в самом деле можно place on the appearance of merit and sense! Это и вправду один из самых могущественных пиздецов человеческого сосуществования – впрочем, во времена Остин он имел несколько иные смысловые оттенки, но прелесть её лучшего произведения как раз и заключается в его абсолютной универсальности и всесторонней применимости что тогда, что сейчас. Но вот тут как раз и включается искомое противоречие: из всего вышеперечисленного нисколько не следует, что dissatisfaction with the world есть единственно правильный вывод и способ действий. А ведь не надо забывать, что это очень тонкий штришок к портрету героини. У Элизабет ещё не так уж много этого самого опыта, из которого она делает такие, казалось бы, проницательные выводы, и хитроумная Остин именно в этом месте начинает усиленно подмигивать читателю – ну что, действительно ли мисс Беннет мудра не по годам, или же в этом её высказывании скрыт подвох? Не сомневайтесь – скрыт. Конечно, все мы прекрасно помним дальнейшие события и знаем, где тут на самом деле порылась собака, не всё то золото, что блестит, ну и так далее. Но вот насчёт подвохов – оо! Они там ещё как скрыты. Причём практически в каждой фразе.
Путевые заметки – on the way from Marylebone to Shoreditch, что практически равно путешествию из варяг в греки. Из жизни чёрных лондонских кэбов (я по-прежнему люблю лондонских таксистов).
Таксист (громко и яростно, на густом кокни, размахивая свободной рукой во всех направлениях):
– Вот же гадина! Шестьсот фунтов! Шестьсот, а! Что они только не покупают, а! За такие деньги туфли купить! А мне что с того? А хрен! Вози туда-сюда!
Поясняю. За пять минут до этого этот (между прочим вызванный мною по всем правилам, через очень уважаемый app) персонаж попросил у меня несколько минут, чтобы завезти в Mayfair свадебные туфли, которые предыдущая пассажирка забыла в машине.
(Поворачиваясь ко мне, с настолько искренним и неподдельным страданием, что я чуть не прыснула):
– И как вы думаете, что она мне за это предложила? А?? Вози её цацки по всему городу! Вот что? Вот вы как думаете, что?
Я (робко):
– …Ничего?
– Правильно! Правильно, чёрт побери! Ничего! Хоть бы десятку! Вози их! Шестьсот фунтов! Джимми Чу! Это ж надо, а!
Данный монолог фоном продолжался ещё минут семь, после чего наш разобиженный на весь мир герой позвонил другу и долго жаловался ему на в корне неправильное устройство окружающей ноосферы, пока мы не доехали.
После окончания одной главы должна неизбежно родиться другая. Правда, никто никогда толком не знает, какой она будет, а потому смутные томления и общая нервозность обеспечены. У меня завершился гигантский проект, длившийся более двух лет. Желаю завести какую-нибудь регулярную рубрику. Регулярность вообще вещь хорошая – это я поняла на собственном горьком опыте как человек, всю жизнь ненавидевший любые рамки и ограничения и жаждавший быть в свободном полёте. Ан нет. Свободный полёт требует… мало того, что самодисциплины, так и ещё адову кучу разнообразнейшей лабуды, в которую я сейчас вдаваться не буду. Итак – The Weekend Pieces. Название, думаю, само по себе всё объясняет, так что поехали. Лондонский уикенд с нежным вечерним небом и рассеявшимся дождём.
Fashionista как она есть 