Холодный февральский цветок на холодных, тонких прутиках-ветках – какого-то неприятного, болезненно-сиреневого цвета, да и цветёт, по существу, зимой. Циклы зимнего цветения растений были здесь серьёзно нарушены последними адски холодными зимами, но этим прутьям вряд ли что сделается. Они зацветают на границе зимы и весны, в тот “самый тёмный” час перед гипотетическим рассветом, когда наконец-то прекращается борьба, сопротивление и отрицание, и их место занимает спокойная, отрешённая уверенность – весна никогда не наступит. Место цветков занимают кроваво-красные ягоды, даже простое прикосновение к которым может закончиться плохо. Только дрозд-пересмешник, вестник весны, может поедать их в любом количестве, а потом разносить по свету семена – из которых будут вновь и вновь вырастать тоненькие прутики-ветки с холодными цветами.

 

К очередному рассказу про надоевшего даже заядлым любителям истории короля-многожёнца, его неудачно подвернувшихся под руку супруг и его угрюмого премьер-министра я, признаюсь, изначально отнеслась более чем скептически. Снимать хорошую историческую драму – занятие безумно сложное и в общем-то неблагодарное. В девяти случаях из десяти затея неизбежно превращается в карикатуру, а люди, жившие как минимум несколько сотен лет назад, начинают подозрительным образом напоминать то вашего весёлого соседа, празднующего прибавку к зарплате, то сплетничающих за ланчем коллег, а то и вовсе кучкующуюся возле паба в неблагополучном районе уличную банду, бодро поплёвывающую на тротуар и чередующую приступы гогота с бодрой нецензурщиной. Проще говоря, в данном случае стоит осознать, что мотивации, действия и любые внешние проявления человека, отделённого от нас несколькими веками (да часто даже и одним веком) будут интереснейшим образом отличаться от наших. Осознать, впрочем, мало (хотя к большинству авторов и осознание-то, увы, так и не приходит) – надо ещё и хотя бы попытаться воплотить осознанное на экране.

С этой – по существу, основной – проблемой любой исторической постановки уже несколько подуставший жанр pop history справляться даже и не пытается. Какие-нибудь, прости господи, “Тюдоры” или “Викинги” несут такое и выглядят при этом так, что невольно начинаешь испытывать что-то вроде раздражённого восхищения – это плохо до такой невообразимой степени, что практически проламывает границы всех возможных жанров и создаёт свой собственный. В данном контексте я испытываю слабость (возможно, не особо оправданную, спорить не буду) к “Борджиям” – они очень неровные местами, но и атмосфера, и персонажи у них получились значительно лучше, чем у многих. Мягкий, золотой ренессансный свет, заливающий Вечный город и играющий на кровавых кардинальских мантиях, пурпурном бархате покрывал и лукавых ямочках на щеках Лукреции уже сам по себе искупает очень многое. Но и персонажи им удались более чем достойно – чего стоит хотя бы великолепный Джереми Айронс с его “Мы одни в этой великой тишине Бога” (под “мы”, если кто не понял, он подразумевает себя). Мотивации и поступки героев часто остаются для нас парадоксальными, не подчиняющимися, казалось бы, никакой логике. Фишка в том, что стоит отказаться от попыток мерить их нашей, современной меркой, и тогда можно прийти к довольно интересным результатам. К примеру, герой Айронса на полном серьёзе считает себя помазанником Божиим – нет, он нисколько не лукавит – и в то же время устраивает такой кавардак с непрекращающимися убийствами, подставами, династическими браками и всё новыми и новыми политическими рокировками, что соблазн записать его во вполне стандартные “коррумпированные политики” становится практически невыносим. Тем не менее стоит попробовать удержаться от искушения и вместо этого подумать о том, что жизнь – любая человеческая жизнь – во времена Ренессанса всё ещё ценилась значительно меньше, чем сейчас, а сочетание истовой набожности и политических интриг, в нашем сознании неизбежно равняющееся двуличности и лживости, ни для кого не представляло ни малейшего противоречия. Власть – а уж тем более мало чем ограниченная папская власть – уже сама по себе воспринималась как божественный мандат, спущенный свыше и дающий очень широкие права, в том числе права более чем безжалостно расправляться с врагами, являющимися не кем иным, как врагами самого Господа, на борьбу с которыми Он поставил верных и преданных слуг Его, воздающих каждому по его делам.

 

Возвращаясь к Wolf Hall, приходится признать, что атмосфера авторам не удалась. Я имею в виду прежде всего визуализацию, “погружение в” – и именно этого погружения в данном случае не получилось. А жаль – сколько богатейшего материала пропало зря! Вместо Фра Анжелико, Боттичелли и Рафаэля тут, конечно, следовало обращаться к северному Возрождению. И таки да, следы то Хольбейна младшего (появляющегося, кстати, в небольшом эпизоде), то ван Эйка, то Дюрера проскальзывают там-сям в постановках кадров, упорной ловле “правильного” освещения и часто даже позах актёров. Но нет, нет! Всё не то и всё не так, не верю. Не получилось здесь ни “Амбассадоров”, ни семейства Арнольфини, ни Гентского алтаря. Тут, кстати, вполне можно было обратиться и к более поздним образцам – к примеру, чудесные вермееровские блики солнца пошли бы этой истории только на пользу. Можно, конечно, предположить, что здесь имелась в виду реалистичность и, не знаю, “жизненность” происходящего – но нет, это уж слишком оптимистично. Картинка несмотря на все ухищрения простая и плоская, как эпизод из какой-нибудь современной офисной драмы. Нехорошо, в общем – и во многом убивает желание вникать дальше.

Я, кстати, не хочу утверждать, что вникать в это прямо-таки стоит. Все эти байки про королей, пап, мыслителей и их раздираемые противоречиями семейства есть не что иное, как таймкиллеры для среднеунылого эстета, любящего выискивать следы исторической “достоверности” в творящемся на экране. Согласитесь, как-то не пристало подписчику Нью-Йоркера или там Спектатора (это чаще всего разные подписчики) смотреть какой-нибудь, помилуйте, House of Cards или Homeland – а тут все приличия вроде бы соблюдены, и можно опять же сказать что-нибудь тягомотное с глубоко интеллектуальным видом. Мне всё хочется дождаться кого-то, кто скажет, наконец, что-то действительно новое в этом жанре, перевернёт линзы в совершенно ином направлении, и посмотрит сквозь них, возможно, на нас самих, на траектории яблок, сыплющихся с яблонь в самые непредсказуемые стороны, на причины и следствия, корни и ветви, на фундаменты и то, что получилось на них построить – и что всё ещё строится или будет построено в очень отдалённом будущем. Но увы, смельчаков пока нет.

Единственное, ради чего это, пожалуй, можно посмотреть – актёрская игра и, скажем так, трактовки персонажей. Интересно, что многие актёры тут существуют сами по себе, совершенно не вписываясь в окружающий их фильм и выдавая кто во что горазд. Это, кстати, вовсе никакой не плюс, и спасает весь этот набор акробатических номеров только то, что люди в массе своей подобрались талантливые и неглупые. Мне почему-то подозревается, что заслуги режиссёра в этом не особенно много – во многом и потому, что каждый член этой компании висит по отдельности, как муха в янтаре, играя что-то там своё и не пытаясь хоть как-то соотнестись с окружающей реальностью.

Конечно, бесспорная звезда всего действа – великолепный театральный актёр Марк Райланс (Томас Кромвель). Как я ругаю себя, что в прошлом году так и не сходила посмотреть на него в театральной постановке Wolf Hall! Эх, ладно, придётся удовольствоваться его экранным Кромвелем – который, смею надеяться, ничуть не хуже. Рекламные писюльки к фильму упорно пытаются представить Кромвеля как величайшего манипулятора и интригана – это примерно то же самое, что надпись The Original Crime Family на некоторых рекламных плакатах “Борджиев” (надо ведь охватить самые широкие потребительские слои, а то нидайбох кто-нибудь подумает, что там слишком умно и многобукофф). Я бы принимать во внимание эти надписи не рекомендовала никому и никогда, но в случае с Кромвелем вариант получился особенно курьёзный. Кромвель Райланса – до смешного никакой не интриган и не лукавец. Мудрый, грустный циник, прошедший огонь, воду и медные трубы от мастерской кузнеца до королевских покоев, он занят, по существу, единственным – беготнёй туда-сюда с целью предотвращения катастрофы, которая неизбежно произойдёт, если оставить вверенных его попечению взрослых младенцев без присмотра. Младенцы, конечно, периодически бунтуют, пытаясь вырваться из-под контроля и показать “им всем”, кто в доме хозяин, но всегда возвращаются в разум – или же в расслабленную покорность, что в данном случае одно и то же. Кромвель здесь представлен не манипулятором, а человеком, у которого по существу нет никакого другого выхода – он попросту должен делать то, что должен, иначе хрупкий аппаратец, за которым он приставлен надзирать, полетит в тартарары. Благодаря отчасти собственным талантам, а отчасти череде счастливых случайностей он, сын кузнеца, оказался там, где оказался – а падать с вершины горы очень и очень больно.

Помимо всего прочего Кромвель символизирует ещё и ряд типично английских социальных противоречий, которые мне знакомы уже до желудочных колик. Социальная мобильность в этой удивительной стране – одна из самых низких в мире, а образование ценится очень мало (sic!) по ряду причин, но в основном потому, что двигаться с его помощью всё равно некуда. А фигура Кромвеля какбе показывает нам, что в благословенные времена Ренессанса, когда многие народы ещё ходили пешком под стол и не знали столовых приборов, но тем не менее уже вовсю познавали зарождение нового, не сословного класса, появилась надежда на то, что именно личные таланты и умения впредь будут хоть что-то да значить, что круговая оборона падёт и рано или поздно воздастся каждому по делам его. Не срослось. “Вы ведь, кажется, лютеранин, господин Кромвель? – О нет, что вы. Я банкир.”

Удивительно приятным сюрпризом стал для меня лично Дэмиан Льюис в роли Генриха. Вообще-то увидеть моего любимого Сомса Форсайта в роли экстравагантного психопата-эротомана было настолько странно, что я поначалу даже не сообразила, что это, оказывается, король. Но Льюис молодец – он создаёт свою собственную историю про Генриха Восьмого, капризного, истерически избалованного ребёнка, которого совсем некстати настиг кризис среднего возраста, и он, как и следовало ожидать, пустился во все тяжкие. Печальный мудрец Кромвель, прекрасно понимая, что имеет дело с опасным мудаком, тем не менее ни на миллиметр не пытается ни лебезить перед королём, ни приукрашать для его удовольствия окружающую действительность. Интересным образом именно эта полнейшая искренность железными тисками держит короля рядом с ним – в этом гротесковом детском саду это единственный взрослый, умный и надёжный, на него можно положиться.

Похож, правда?

К сожалению, женские роли получились какие-то слабенькие. Выделяется только Клэр Фой (Анна Болейн), но она нынче и швец, и жнец, и на дуде игрец (кому интересно, посмотрите мыльную опупею The Crown про нынешнюю королеву, где она играет совершенно противоположный психологический типаж). Её Анна – агрессивная, циничная манипуляторша, мощно переоценившая свои способности. Меня, честно говоря, такая трактовка несколько удивляет, тем более что из того, что мне доводилось читать о реальной Анне, подобный образ складывается с трудом. Уж не пытаются ли авторы этой истории исподволь реабилитировать Генриха Восьмого как историческую фигуру (о, эти дивные повествования про “эффективных менеджеров”!) – мол, вот же, видите, какая стерва, он уж пытался с ней и так, и сяк, но только бедняге и осталось, что башку с плеч, что ещё с ней поделаешь. Мне, кстати, ещё понравилась Кейт Филлипс – Джейн Сеймур, следующая жертва, прекрасно осознающая, что уже попала в адскую мясорубку, и тем не менее не теряющая ни природной рассудительности, ни человеческого достоинства.

Слишком узнаваемый Джонатан Прайс (High Sparrow!) здесь совершенно никакой, но ему и играть по существу нечего. Мне лично совсем не понравилась ещё одна из ключевых фигур, на которую посмотреть было особенно интересно – Томас Мор у Антона Лессера получился какой-то размазанный, блёклый и совершенно не похожий на знаменитого религиозного догматика и яростного защитника “истинной веры”. Все остальные старательно работают мебелью, простите, не поднимаются выше уровня среднестатистического сериальца. Ещё один жирный плюс в колонку “Борджиев”, где даже второстепенные, а часто и откровенно эпизодические персонажи удивительным образом получаются яркими, умными и выразительными, причём часто при помощи всего лишь двух-трёх мастерских штрихов – вспомните, к примеру, мерзкого неаполитанского принца, великолепную воительницу Катерину Сфорцу или молчаливого убийцу, страдающего по утерянной юношеской любви.

Закругляясь, приходится признать, что BBC, к сожалению, полностью провалили возможность снять великолепный, умный и многогранный фильм. Штрихи этого, совсем другого, фильма местами проступают сквозь канву Wolf Hall, раздражая постоянными напоминаниями об упущенных возможностях. Если кто очень жаждет “английскости”, смотрите лучше не исторические, а литературные экранизации – истории из Джейн Остин и Конана Дойля почему-то получаются значительно более живыми и осмысленными, чем рассказы про вполне реальных, когда-то существовавших и обитавших на этой территории людей.